автопортрет(2007)

  АВТОПОРТРЕТ
кураторы:Людмила Белова, Елена Тюнина, Ольга Тарарухина.
спонсор проекта Эдуард Матушкин
"Джем-холл" на Петроградской,Санкт Петербург,декабрь 2007

 АВТОПОРТРЕТЫ В ДЖЕМ ХОЛЛЕ

Начало жанра автопортрета можно усмотреть в мифе о Нарциссе, замкнувшего взгляд на своем отражении в воде, так, что «тот, другой» отождествился с ним самим. Эрос влечения к «другому» в автопортрете не покидает пределов собственного «я», но претерпевает при этом известное раздвоение личности: необходим зримое отстранение от себя самого, известная дистанция. Это интимное собеседование и ревность к себе самому – другому составляет основную напряженную коллизию отношений в автопортрете. Кажется, именно тут достигается предел лирического откровения, можно «заглянуть в тайники души», встретиться с подлинным, а не мнимым человеком. Я – это тот, каким представляюсь изнутри, сокровенный человек. Так, во всяком случае, в идеале, но речь может идти и о череде бесконечных замещений, карнавальных масок, коих у человека может быть множество.

Здесь открывается еще больший простор для поиска собственного артистического имиджа, когда эксплуатируется уже найденный образ. «Подлинность» уступает место «мнимости», игре, художник и сам рад пережить свою персонажность, примеряя ту или иную личину. Не зря на предновогоднем вернисаже выставки «Автопортреты» петербургские художники предстали в образах мастеров прошлых эпох, либо известных персонажей с их картин. Это были не просто омажи любимым мастерам, но яркие образы, сразу же взывающие к оригиналам, очень узнаваемо-характерным автопортретам, ставшим выразительной эмблемой их творчества в целом.

В автопортрете художник сам себе первый зритель.

В рассказе В.В. Набокова есть описание ночного кошмара, случившегося с одним человеком, своего рода лирическим двойником, альтер эго писателя. Герой всматривается в свое отражение в зеркале, и вдруг, в какой-то момент его пронзает мысль, что этот человек, смотрящий на него – он сам, (аз есмь), отчего становится не по себе от внезапного открытия собственного присутствия. Этому полному «влипанию», как абсолютному тождеству, противостоит Двойничество – необходимый элемент любого автопортрета, предполагающий относительно автономное существование созданного образа, его собственное бытие, не похожее на свой прототип. В русской традиции осмысления этой проблемы творчества особо стоит выделить работу Н.Н. Евреинова «Оригинал о портретистах».

В ней впервые последовательно и крайне эмоционально развита мысль об автопортретности любого художественного творчества. На примере своих портретов, выполненных разными художниками (И.Е. Репин, С.А. Сорин, М.В. Добужинский, А.К Шервашидзе, Д. Бурлюк, В. Маяковский, Н. Кульбин и др.) он убедительно демонстрирует непохожесть каждого из них, показывая, что во всем – от черт лица до внутреннего склада характера - и, главное, в особенностях формы, проявляется автопортрет самого портретиста. Более того, будучи все же плодом сближения оригинала с портретистом, портрет тем значительней, чем ярче проявляется в нем индивидуальность художника, «поскольку это искусство, а не простая копия, декалькомания, фотография, гипсовая маска».

Итак, в случае с автопортретом художника мы, по идее, должны видеть наиболее полное совпадение и собственно портретных, физиогномических черт и внутреннего склада души, который проявляется непосредственно, в силу его особого сродства со стихией творческого акта. Сочетание стиля, манеры, в которых находит живое выражение каждая складка характера, темперамента и, собственно, облика, за которыми не обязательно, по Евреинову, должно быть так называемое «портретное сходство».

Выражение характера изображенного и выразительность почерка, с которым он обрисован, наконец, особое, присущее ему выражение лица в качестве главной портретной характеристики, что является непременным условием узнавания – вот те основания, на которых строится зрительский подход к портрету вообще и к автопортрету, в частности.

Часто романтическое представление о художнике как проводнике в тайны человеческой души, медиуме, затрагивающем самые сокровенные ее струны, творце, открытом малейшим колебаниям божественного эфира, в автопортрете приобретает особый смысл. Увидеть себя подлинного (не так, что «себя как в зеркале я вижу, но это зеркало мне льстит») - Марсия с содранной кожей – как в автопортрете Микеланджело, или же испытать бесстыдное и томительно-пугающее желание самообладания - автопортреты Эгона Шиле – чтобы побыть в шкуре андрогина-неврастеника: далеко не единственная и не самая очевидная задача этого жанра. Не менее привлекательным представляется художнику нащупать одну из своих наиболее представительных и характерных масок, не характерно-физиогномических, а социальных. То, что называется имиджем, узнаваемым общественным обликом, «лицом». Это лицо может быть своего рода логотипом его творчества: например, лицо-маска «Энди Уорхолл» - из этого ряда.

Все эти заметки «по поводу» автопортрета вряд ли имеют отношение к какой-либо животрепещущей проблематике современного искусства. Жанр автопортрета в последнее время совсем не переживает свой очередной ренессанс. На моей памяти две заметных выставки, посвященных этому жанру: в Русском музее (1980) и в Манеже (1991). Однако художники не перестали изображать себя. Чего стоит один пример Олега Хвостова, число автопортретов которого с 1998 года перевалило за пять тысяч…

Как же сегодня представляют себе возможности и границы этого жанра петербургские художники? Заданный формат должен по идее только раззадорить желающих поконкурировать друг с другом в оригинальности. Правда, не все загораются желанием непременно превзойти других - если не по мастеровитости, то уж по выдумке и остроумию точно. Налицо (и на лице) разнородная сумма честолюбий, демонстрирующих уровень притязаний авторов. Уже это одно определяет очень важное качество – а именно то, как позиционирует себя художник, как видит он себя в среде художественного сообщества, с какой линией в искусстве он сам себя отождествляет. Здесь мы видим наивысший процент совпадения с самим собой – все по-честному, даже, несмотря на то, что внутри этой «рамки» художник может играть вволю, обманывая и себя и зрителя.

Есть очень внятные и предельно осмысленные отождествления. Я – живописец par excellent. Я принадлежу к уже почтенной, и, может быть, самой выстраданной ленинградско-петербургской живописной традиции – экспрессионистской. Так, кажется, определяет свою художническую позицию Анатолий Заславский, продлевающий пунктир этой традиции дальше – к Кокошке и еще дальше – к Рембрандту. Притом, это честный, «без затей» автопортрет, классический анфас. На эту же тему – «за хорошую живопись без концептуализма, соц арта и сюрреализма» - работы многих: Владимира Шинкарева, Андрея Кузнецова, Арона Зинштейна, Владимира Загорова, Виктора Данилова, Александра Дашевского, Ивана Сотникова, Ирины Васильевой. Ирина отнеслась к своей персоне иронично и с юмором. Немного утрировав свой профиль, она представила себя франтихой, примеряющей шапочку крупной сетчатой вязки. Так с мягким живописным юмором подавал своих персонажей Михаил Ларионов. Во всех этих случаях сразу видно: живописец знает себе цену и не стремится соревноваться в параде аттракционов. Их, кстати, почти что и нет.

Не назовешь же таковым аттракционом для зрителя триаду голов Марины Колдобской, где лицо художницы – маска с закрытыми глазами, на которую нанесены магендовид, полумесяц и крест. Скорее мы видим предельно серьезное послание, обыгрывающее излюбленный прием социально критического искусства. Перед нами характерный пример типичной художественной маски, когда лицо – почти эмблема или логотип творческого портрета художника. Маня Алексеева – сизая пушистая белочка, Митя Шагин – бородатый митек в тельняшке с крупной надписью за треухом: ШАГИН, Михаил Карасик – Миша Хармсиздат в приделанных к холсту очках книжника-библиофила.

Есть работы, где автор прячется. Владимир Лило «навел тень на плетень», представив какие-то паутинные разводы теней или отсветов на поверхности воды или же фрагмент увеличенного рентгеновского снимка, где почти невозможно угадать есть ли там сам автор. Рашид Доминов спрятался за себя маленького, изобразив пионером. Гриша Ющенко вместо себя показал «брата меньшого» (как в пушкинском «Балде») – излюбленного персонажа своих работ. Трэшевый краснорожий тип, хищно оскалив рот полный зубов, готовится отгрызть чью-то, возможно свою, руку. Алексей Гареев во весь холст написал Ленина с улыбкой самого человечного из людей, а себя, смеющегося, в пандан вождю в небольшом клейме сбоку.

Есть – где автора много, и он рад слегка запутать нас и обмануться сам – где же «подлинное» лицо. Татьяна Козьмина тоже изобразила себя трижды: на холсте, в зеркале и в «реальности». Та, что в зеркале тоже протягивает кисть к холсту, работая на пару. Леонид Борисов ограничился удвоением собственного образа: на постановочной фотографии художник держит перед собой свой фотографический портрет практически идентичный, утверждая тем самым триумф самотождественности – Я = Я, но и одновременно с обезоруживающей открытостью это тождество опровергающим. Собственное лицо как призрачная кажимость, всего лишь бледный развод на покрывале Майя – так мыслит автопортрет Инна Позина. Слабая подсветка за белым полотном обнаруживает на нем неровный контур лица, будто художница пыталась бегло зафиксировать серым фломастером свое изображение прямо на зеркале.

Лик, поглощенный грубой бугристой фактурой и присыпанный жухлой листвой, выглядит изображением, проступающим на серой могильной плите – таким видит себя Петр Швецов, продолжающий на свой лад вести линию некрореалистов. Не случайно ближайшей к этой работе будет вещь Владимира Кустова – вроде бы простенькое ч/б оборачивается все тем же кладбищенским портретом, пунктирной гравировкой, сделанной по фотографии и залитой черной краской. Уже там, в вечности, видит себя Владимир Козин, вырезая свой медальный профиль из черной автомобильной камеры. Здесь живопись уже становится объектом, как будто маска отделилась от лица, вышла за лицевую сторону вовне, стала самостоятельной. Бывает и наоборот. Феликс Волосенков в зеленой маске бога Велеса-Волоса врос в нее основательно, а Юрий Никифоров так утвердился в своем весомо-грубо-зримом материале, что впечатал свое лицо в рельефную глухую черную форму, словно закатал его в асфальт.

Сюжетных работ почти нет, что все-таки странно, ведь так славно придумать себе какую-нибудь историю, вообразить себя тем или иным мифическим персонажем или героем известной картины. Так на вернисаже сразу несколько художников представились черными квадратами, Елена Губанова и Иван Говорков – «Рабочим и колхозницей», Петр Швецов – стражником из «Ночного дозора», Михаил Гавричков – Степаном Разиным, но не с известной картины В.И. Сурикова, а с этикетки пива. Михаил, кстати, в своей работе окружил себя двумя «ангелами» - смерти и жизни - в полосатых цирковых трико.

Люда Белова – существо космическое не от мира сего, инопланетный посланник, опустив глаза, прислушивается к музыке сфер, на фоне пустынного пейзажа с далеким горизонтом – таким оригинальным образом решила она обыграть «технологичность» своего искусства, представив все будто в окошке видеокамеры, на котором она тонкой иглой процарапывает изображение и архаичное и футуристическое одновременно.

Юрий Штапаков безжалостно ярким верхним светом выхватил свою голову: лицо покрыли глубокие морщины, резко обозначились тени на скулах, глаза запали в глазницы – густая черная краска гротескно, до карикатурности, заострила черты, придав всему образу стереоскопическую объемность.

Светлана Щербинина, наоборот, разыграла эффект обманки, ее портрет как будто помещен на стену, оклеенную обоями и сворачивается по краям, обнаруживая свою изнанку.

На ставшем сверх популярном сайте Вконтакте (Vkonakte) каждый пользователь помещает на своей странице аватар – портрет самого себя или, точнее, автопортрет, поскольку именно так он представляется в интернет сообществе. Как правило, аватарки сменяются, обозначая быструю изменчивость имиджей. И хотя чаще всего это фотографии, нечто похожее можно увидеть и здесь: в настоящее время все труднее представить себе классический автопортрет во всей возможной полноте вопрошания художника перед самим собой последних истин, вроде монолога Гамлета: «Гул затих…».

Представленные автопортреты за редким исключением не про это трагическое вопрошание до полной гибели всерьез. Точнее, все это есть, но где-то там, в глубине, снаружи общее впечатление другое. Спокойное. Лицо сегодня размножилось в сотнях изображений, начиная от фотографии и видео и кончая традиционными видами и техниками изобразительного искусства. Оно перестало быть событием. В автопортретах – 2007/8 г. все же еще виден отблеск былого величия, что, в общем, радует.

Глеб Ершов.
---------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Марина Колдобская

ПОХОЖИЕ И КРУТЫЕ

Иа-Иа, старый серый ослик,

однажды стоял на берегу ручья

и понуро смотрел в воду на свое отражение.

- Душераздирающее зрелище,- сказал он, наконец.

- Вот как это называется: душераздирающее зрелище. 

Александер Милн. 

Объявление о выставке под названием «Автопортрет» меня, признаюсь, возбудило – как и большинство моих коллег. Нечасто нынче кураторы задают художникам такие простенькие задачки. Все больше что-нибудь непостижимо-умственное, какие-нибудь «контексты интертекстов», куда можно взять любое нужное произведение. А тут по-старинному, всерьез, обухом по голове и серпом по яйцам: «Автопортрет». С большой буквы и без дураков. Эпоха Возрождения настала! Даже пытались запретить фотографию и ее производные. Мол, кисточкой по холсту давайте, докажите, что умеете. И по-хорошему предупреждали, что ни документация перформанса, ни маскарад с переодеваниями в культурных героев, ни кадры из фильмов с участием художника, ни отпечатки его зада на холсте автопортретом не являются. Словом, это был вызов современному искусству. 

Вызов был принят.  

Хотя часть художников (назовем их «современными», и было их около дюжины) не послушались, слукавили, и таки представили концепты, документы, кадры и просто торговые брэнды.

А другая часть (назовем их «модернистами», и было их абсолютное большинство), добросовестно продемонстрировали особенности своего фирменного метода, на примере изображения собственного лица.

Были также отщепенцы (человека 2-3), доказавшие владение старинным мастерством рисунка и живописи в духе фотореализма и неоакадемизма.  

Автопортрета, то есть программного представления СЕБЯ, в точном смысле слова не было ни одного. Поскольку портрет – не только изображение своего физического тела, но и предъявление социального статуса (реального или желаемого), идейной программы, места в современной культуре и пр. и пр. 

Доводилось слышать мнение, что в наше время портрет (и автопортрет как его частный случай) невозможен вообще, поэтому надо воспринимать всю затею как приятную тусовку, для оформления которой следует изготовить нечто, формально подпадающее под задание. Но выставка затевалась всерьез, и именно для ответа на вопрос: возможен ли современный автопортрет, и если нет, то почему? 

В эпоху Возрождения, создавшую этот жанр, все было понятно. Художник желал доказать могущество и бессмертие своего искусства. Клиент также желал бессмертия, хотя бы на картине: сохранить для потомков свои черты. Портрет был тогда редкостью и ценностью, символом статуса, и демонстрировал все его признаки: добродетели на лице, златые цепи на груди, бескрайние просторы имения за спиной, священную книгу под локтем. Обнаглев и почувствовав себя князьями духа, художники стали изображать в том же роде себя. Атрибутов духовности тут было больше, золота меньше, но общий смысл такой же: я очень крут.

Со временем понятие крутизны менялось. То котировалась пламенная аскеза (аксессуары - лохмотья и череп), то пуританская добропорядочность (весь в черном и как аршин проглотил), то крайняя светскость (нега во взоре и галстук до ушей), то романтическое безумие (летящие кудри и распахнутый плащ), то скорбь мировая (признаки туберкулеза и паранойи). Соответственно менялась композиция, пластика, колорит и пр. и пр. 

В 20м веке процесс изображения похожих и крутых драматически прервался. Хотя в нашей стране разрыв затянулся быстро, и традиция возродилась бурно (вспомним произведения типа «Нарком на лыжной прогулке» или «Знатные люди Страны Советов»). Тогда было понятно, что завидно и похвально, и как следует изображать жизненные достижения в лице конкретного человека.

Сейчас это вроде снова ясно, поэтому портрет просто-таки должен переживать очередное возрождение. На днях знакомый художник-академист поведал, что получил от разных дам совершенно аналогичные заказы: портрет в рост, в бальном платье, на фоне дворца. Причем у ног одной покорный волк, у другой лев, у третьей медведь (зверь, полагаю, есть аллегорическое изображение мужа-спонсора как символ жизненной победы). И я почти всерьез поверила если не в новое Возрождение, то в новую Belle Epoch.  

Но вот с художниками и их портретами сложнее. Поскольку пока неясно, что сегодня считать в искусстве крутизной. Коммерческий успех? Или, напротив, пафос аутсайдера? Продвинутость в технологиях? А может, высшие идеалы (если да, то какие)?

Соответственно, неясно, в какой роли себя изображать. Не то плейбоя, не то святого, не то буржуя, не то хулигана. Участвовавшие на выставке художники, что называется, не определились. А если определятся, так сразу и автопортреты появятся. Из золоченого стекла, как у Джеффа Кунса, или в истерических фото, как у Нан Голдин, или из крови, как у Марка Куина…

А может, даже маслом на холсте.